За секунду до пробуждения

Синие стены вокруг литографий
мягко окружат затейную медь;
грех изучения всех географий
стоит хотя бы однажды согреть.

Мне не знакома идейная смелость,
я не видал в себе счастья борьбы;
розовый след оставляет опрелость
на обезушенном стане судьбы.

Ласково вздрогнет нетронутый малый,
ясно и чётко взлетит к небесам;
если не выйдет удачи усталой, –
лишь потому, что не хочется нам.

Каждую ночь на скамейке за домом
режет последнюю жертву маньяк.
На потолке никому не знакомом
ярко мигает потухший маяк.

Левую руку продам за полтинник,
правую – дёшево, за четвертак,
ты их положишь к себе в морозильник,
сдвинув остатки коровьих клоак.

В небе – земля, на земле – шестиногий,
пьяно раскрытый убийца-креол:
нынче креолы не платят налоги
за изменение крёстных крамол.

Лавка закрыта, на стенах – лишь плесень
склизкая хлюпает в такт беготне;
дети на улице тысячи песен
громко поют, незнакомые мне.

Дрянь на крыльце, поскользнуться нетрудно,
ты осторожно спускаешься вниз;
грустно глядишь на подводное судно –
в нём, как ты думаешь, плавал Улисс.

Мне-то известно, откуда Улиссу
передан дар макаронных семян –
серую кровь он сменял по ленд-лизу
на черепную коробку землян.

Пыль на дороге напомнит копыта,
бившие в стойлах по тем черепам.
Знаешь, могила Улисса разрыта –
он, не поверишь, разрыл её сам.

Семь лицетиново-жёлтых коробок
мнимо всплывут в неизменной тиши.
Издревле страшен и глупо неловок,
тихо бредёт молодой Жываньши.

Ну-ка, нарежьте мне терпкого тису,
в чашу налейте морского вина;
братьям моим, Жываньши и Улиссу,
тоже налейте – пусть выпьют до дна.

Будем втроём, точно пьяные люди,
петь, развалившись под сенью олив,
песни детей, возлежащих на блюде,
на безобразно тоскливый мотив.

Далее – небо; опять, как ни странно,
синее, словно его уже нет;
льётся вода из-под ржавого крана
громче, чем залпы крылатых ракет.

Блёклые звёзды в ведре мукомола
жёлто сияют, вскрывая седло –
грустное, светлое, как Моторола,
редкое, как золотое весло.

Пьяный туман по-над лесом поднялся,
вдруг рассвело – и не хочется жить;
я потянулся, привстал… и остался –
больше решил никуда не ходить.

Фавны ликуют, поют энеиды,
мёртвые птицы лежат по кустам,
а по дорогам идут селевкиды –
это конец приближается к нам.

12-13 февраля 1998