Возращение домой

Может ли поезд, только что отошедший со станции метро в сторону, противоположную той, в которую вы собираетесь уехать (то есть навстречу поезду, который вы ждёте), прийти на следующую для него станцию раньше поезда, который вы ждёте? Шанс есть, но велик и шанс пропустить нужный поезд, который вполне может оказаться между этими двумя станциями раньше, чем вы выйдете на следующей. Разумнее, по всей видимости, проявить терпение и подождать. Остаться и ждать своего поезда. Он скоро приедет.

На станции метро не так жарко, как на улице, и кроме того, тут царит какое-то полусонное спокойствие, свойственное станциям метро в поздний час. Люди спокойно ждут очередного поезда, в такое время домой уже не торопятся. Те, кто торопится домой после работы, заполнил станции и поезда двумя-тремя часами раньше, превратив их в подобие базара, вещевого рынка. Сейчас людей на станции столько, что уборщица со средней скоростью проглаживает пол широченной своей шваброй от начала и до конца, меняя их местами, не задев ни разу ничьих ног, идущих, топчущихся или стоящих под хозяином, ожидающим поезда. Сейчас на станции нет толпы, к этому времени она уже давно распалась на составляющие – одиночек, в основном спящих, сидя и на ходу, пары, в составе которых один всегда более сонный, и редкие компании – припозднившиеся гости, обменивающиеся дружелюбным алкогольным духом, и молодёжные остатки вечеринок, не шагнувших за полночь.

Отсутствие толпы снижает среднюю громкость разговоров, равно как и их интенсивность, почти до самого минимума, а также общий уровень взаимной агрессивности, разумно проявляемой средним человеком в толпе – в целях самосохранения, самоутверждения, либо просто зеркально отражающейся от одних индивидов в других. Одиночки, не уронившие головы на грудь, мрачно или равнодушно изучают прочих – пары и компании, размышляя о планах на завтра, на утро или на ночь – а то и на оставшуюся жизнь. Общий полуфилософский настрой смягчает ментов, неожиданно задумчивых в этот час, благодушных, или даже мечтательных. Одна из пар даже позволяет себе целоваться за колонной, перед которой скучает (мечтает?) такой представитель милиции.

Она (наша героиня – допустим, Даша) в полусне, явно стремящемся избавиться от некомфортной приставки, целует его (муж – скажем, Давид) в верхнюю губу и приходит носом в недавно обнаруженное место между крылом его носа и щекой. Он гладит её по голове, доходя до шеи, и на обратном пути застревает пальцами в волосах, массируя кожу головы. Разговор, происходящий между ними, непропорционально смещает смысловую нагрузку из лексической в интонационную область. Запись такой беседы не может вызвать сомнений в полном отсутствии у её участников какого-либо интеллекта – поскольку последний не принимает ощутимого участия в обмене эмоциями, осуществляемом исключительно посредством интонаций. Как передать нежность интонации при помощи слов? Не будем зацикливаться на задаче, столь же неподъёмной, сколь и бесполезной. Отметим лишь явствующее из разговора стремление Даши домой, и практически непоколебимую уверенность Давида в неизбежности и непременности прибытия туда в ближайшее время. Умножим её обессилено-капризное бормотание на его ласково-сюсюкающие увещевания, чтобы целиком уяснить бессмысленность наблюдения за таким общением – и перенесёмся по тёмным туннелям на две станции в том направлении, откуда наши герои ждут своего поезда.

Обратим взор на этот поезд, на то, как он стоит на станции свои положенные несколько секунд, вероятно недоумевая, почему количество входящих в него столь ничтожно, если допустить такую несколько приевшуюся – но ничуть оттого не менее занимательную – мысль о мышлении неодушевлённых доселе предметов. Вот машинист глядит безумным взглядом, хорошо знакомым с тьмой туннелей, на свои приборы, или на часы – ручные либо большие электронные над жерлом туннеля, отсчитывающие секунды, затраченные им на повторение пути предыдущего поезда – от прохода того под этими часами, или вперёд – представляя кишку, наполненную рельсами, поездами, пассажирами и машинистами, пульсирующей в такт его повышенному давлению в левом виске и выше.

Вот пассажиры – прообраз будущих их клонов, которые встретят ленивым взглядом наших героев, через две станции неизбежно попавших в проём двери между щелями, втянувшими створки с предостерегающими от прикосновений надписями. Они увидят, как Даша расположила плечо мужа оптимальным образом – в роли подушки – и уснула со словами "Пусть поедет…" Давид гладит её голову, лежащую на его плече, связанную расслабленной гладкой шеей с телом, едущим, наконец, навстречу желанной постели. Он думает, представляет, мечтает и, конечно, заражается столь близко вошедшим в свои права сном.

Тихо качаясь, вагоны везут их сквозь кишки под городом, сквозь освещённые изнутри – и оттого ничуть не менее призрачные, не более реальные – параллелепипеды станций, где ещё более иллюзорные призраки пассажиров проникают в вагоны, увозящие и их. Какие-то фантомы, ждущие сомнительного поезда, идущего в противоположном направлении, о котором сознание не сообщает ничего более набора названий станций, оседлав скамейки, рысцой скачут налево внутри своих светящихся коробок-станций: ток-ток, в такт колёсам нашего поезда, единственного поезда, уверенного в своей несомненности, который везёт нас спать, чувствуя, что его реальность тем сомнительнее, чем ближе конечная, где он растеряет десятки овеществивших его пассажиров.

Вот конечная – и без расталкивания спящие встают, спеша покинуть вагон, который вот-вот растает. Подземный мир с бессильным сожалением выпускает пассажиров, оставляя своими эмиссарами лишь пластмассовые жетоны на метро в карманах и кошельках пассажиров – зыбкая надежда на то, что эти люди вернутся завтра.

На улице душновато, темно и неизбежно воняет. Скорей домой – и она первая поднимает руку, чтобы остановить автомобиль. Наконец, очередная машина соглашается ненадолго сыграть маршрутку, уступая жадности своего шофёра – паразита, наживающегося на её внутренних органах, и эксплуатирующего её неутомимые силы, так несправедливо названные лошадиными. Снова сон – на этот раз недолгий и беспокойный, благодаря ухабистой дороге.

Сто шагов к двери дома от двери машины, хлопнувшей на прощанье – а кому оно нужно, её прощанье? – и ключи в замке. Вот дом, вот кровать – и через пару минут, необходимых для того, чтобы раздеться, она наконец-то лежит себе, голова в подушку, тело в одеяле. Муж – любимый, но уже такой нереальный, что проще представить себе его лежащим рядом, чем бродящим по дому, закрывающим окна, закрепляющим занавески, чтобы не влезла кошка, повадившаяся ронять мусорное ведро, купающимся – сядет рядом, в закономерном припадке нежности, вызванном видом спящей, поцелует её несколько раз (ну не считать же, в самом деле). Спит себе, знай посапывает, солнышко моё сладкое. Спи, хорошая моя, спи себе, золото-брильянт.

Принёс из ванной часы-будильник, поставил на ON – для неё, она купается утром. Ещё раз посмотрел на неё – умиление неприятно только со стороны – и вышел. Надо домыть посуду, надо оттереть наконец котёл – уже воняет, гад, – нечего было оставлять. Ну, спать теперь. Она почувствует, как что-то такое в темноте, оставшейся за зыбкими пределами сна, снимет с себя одежду и влезет между одеялом и простынёй. Оно, почти не отвлекая её от сюжета сна, обнимет, поцелует, повернётся – скрипя кроватью и шурша одеялом – и задышит рядом. Спокойной ночи.

10 июля 2002